"Красная бурда" 11 декабря 1998 г.

Современник и близкий приятель А П. Чехова, пронзительный лирик ЮЛИАН СТЕФАНОВИЧ ЗНОСКО-БРЕШКОВСКИЙ (1860 - ?) был, по отзывам критиков, еще лиричнее и пронзительнее знаменитого автора
"Вишневого сада". Его произведениями зачитывались, их передавали из рук в руки, из уст в уста. Ныне этот писатель несправедливо забыт, и только седые библиофилы и академики от литературы выудят иногда по ошибке с полки старинный толстенький томик, полюбуются добротным телячьим переплетом, да и засунут куда подальше.
Приводим один из рассказов канувшего в Лету литератора, опубликованный в сборнике "Гефсиманские услады" (1911).

ПЛЯСУНЬЯ

Она была русская, но долго жила во Франции и даже носила бюстгальтер. Злые языки, облизываясь, утверждали, что состояние она нажила в Шуази, танцуя на проволоке перед клошарами. Пересуды ее не волновали. Привыкшая к нравам и образу жизни парижского предместья, она откровенно скучала в России, находя некоторый выход в общении с людьми самыми разными. Звали ее Люсьена Жерменовна, от нее всегда пахло дорогими притираниями и еще чем-то нездешним. Внешность свою она разнообразила искусно наведенной мушкой, появлявшейся на лице то здесь, то там (по этому поводу постоянно заключались пари) и замысловатыми высокими прическами, украшенными живыми цветами и фруктами.
Храбрецов несколько картавил от рождения, в носу у него были полипы, он мог заставить себя съесть лягушачью лапку, слышал о мадам Помпадур и не удивлялся тому, что синильную кислоту, как и циан, впервые получил именно Гей-Люссак, и уж никак не Ломоносов. Может быть, поэтому она приблизила его к себе, позволяя носить за нею зонт, подавать оброненный носовой платок и видеть ее чаще, чем по средам.
В среду к ней мог прийти любой. Двери большой залы были открыты равно для всех. Отведать обязательного бланманже и собственноручно испеченных хозяйкою круассанов приезжали балахнинские мещане, запросто мог явиться какой-нибудь чиновник четырнадцатого класса, дьячок или лавочник. Для поддержания порядка приглашался обыкновенно урядник или околоточный. К заморским деликатесам добавлялась воронцовская водка. Люсьена Жерменовна с пучком жимолости и несколькими сливами в волосах выпивала с народом рюмку или две, после чего, раздавши деревянные башмаки, обучала людей какому-нибудь галльскому танцу. Храбрецов ел, пил водку с мещанами и послушно танцевал па-де-грас. Люсьена Жерменовна показывала новые фигуры. Она высоко вскидывала ноги, и каждый мог видеть ее панталоны, скроенные из красной репсовой ткани.
По пятницам в доме собирались избранные. Постоянно приезжали обрусевший богатый эстляндец Иван Иванович Вирус, непременный член по крестьянским делам присутствия Подымайлов, жандармский полковник Вильдгруббе. Допускался и Храбрецов, совсем еще юноша, прихоть и игрушка в опытных руках хозяйки.

Мужчин провожали в гостиную, уставленную палисандровой мебелью и жардиньерками, всегда полными свежих клематисов. Выпивши для блезиру, гости заключали пари о местонахождении мушки. Выигрывал постоянно Вильдгруббе, повсюду имевший соглядатаев. Люсьена Жерменовна появлялась среди поклонников в маркизетовой блузе, прическе времен Людовика Четырнадцатого и с мушкою на точно обозначенном жандармом месте. Тут же подавались шампанское и устрицы. Разговор начинался с книжных новинок. Нелицеприятному разбору подвергался модный Иван Тургенев, с легкой руки хозяйки именуемый не иначе, как мсье Виардо. После шестой дюжины "Вдовы Клико" выяснялись мнения в отношении истинной высоты Вандомской колонны. Обсуждение было свободным и неизменно приводило всех в игривое расположение духа. Масла в огонь добавлял рассказ хозяйки о том, как проходя однажды по улице Винез, она в силу известных обстоятельств вынуждена была свернуть на улицу Ренуар. Мужчины хохотали до изнеможения, а тучный Вирус до посинения и колик. Непременный член по крестьянским делам присутствия Подымайлов сбрасывал фрак и изображал коня, предоставляя быть всадником Вильдгруббе, небезуспешно пытавшемуся стащить блузу с танцующей на столе Люсьены Жерменовны. Уже под утро утомившиеся гости выпивали последнюю дюжину вина, заедая его плодами прямо из прически хозяйки, и разъезжались по домам. Уходил и Храбрецов.
По воскресеньям в заветный дом нечего было и соваться. Все было оцеплено полицией и агентами в штатском. По улице с шашками наголо проносились казачьи разъезды. Люсьене Жерменовне наносил визит Его Превосходительство. Храбрецов едва доживал до понедельника. В полдень Люсьена Жерменовна совершала обязательный променад по бульвару. Храбрецов следовал на полшага сзади и держал над нею раскрытый зонт.
- Чего не сделал бы я ради расположения вашего! - слегка картавя, говорил он ей в ухо.
- Несносный мальчик! Инфант террибаль! - хрипло смеялась Люсьена Жерменовна и, изловчившись, не больно била чем-нибудь Храбрецова по руке. Она часто отправлялась куда-нибудь на собственном выезде, и ему дозволялось сопровождать ее.
- Отчего вы так мучаете меня? - заметно гундося, спрашивал он в полутьме коляски.
- Лямур... тужур... - насмешливо напевала Люсьена Жерменовна и со значением наступала туфелькой на сапог Храбрецова.
Ему страстно хотелось ответить ей тем же, но не имеющий любовного опыта, он боялся прогневить ее. Он говорил о чувствах - она, отсмеявшись, отвечала афоризмами из Лабрюйера. Он клялся ей в верности - она, сделав серьезное лицо, подробно пересказывала труды Лаверана, врача и подвижника, установившего действительного возбудителя малярии. Он продолжал подбирать ее носовые платки, давился круассанами, плясал в толпе простолюдинов и сознавал себя несостоявшимся человеком, пригодным разве что в качестве мелкого и ничтожного услужающего. Еще беспросветнее было его положение среди кружка избранных. На замечаемый и безгласный, он ощущал себя чем-то вроде мебели, наподобие пуфа или неудобного узкого канапе, на котором сидел сам в углу гостиной. Когда же дом оцеплялся полицией и внутрь не было доступа никому, Храбрецов и вовсе переставал владеть собою. Злые языки доносили, что Люсьена Жерменовна пляшет перед Его Превосходительством полностью обнаженной. Продолжаться бесконечно это не могло. В одну из пятниц нарыв в душе несчастного влюбленного оглушительно лопнул.
- Я требую сатисфакции... стреляться... я вызываю вас всех! - невозможно картавя и гундося, закричал Храбрецов прямо в ненавистные ему влиятельные лица, ожидая в ответ трех холодных кивков и ритуальной ремарки о секундантах.
Отчаянный поступок возымел однако последствия никак не предусмотренные. Эстляндец Вирус принялся хохотать до посинения и колик, непременный член по крестьянским делам Подымайлов изобразил коня, предоставив быть всадником жандарму Вильдгруббе, тут же принявшемуся гонять бедного Храбрецова по гостиной, рубя воздух вокруг его головы воображаемой шашкой. Люсьена Жерменовна, как ни в чем не бывало, продолжала танцевать на столе. Мушка у нее была наведена на конце носа, а из прически выпадали пучки альпийского ракитника и гроздья винограда. Это было последнее, что видел Храбрецов перед глубоким и продолжительным обмороком.
Потом была горячка и долгое мучительное выздоровление. Оправившись, он сверился с календарем. Была среда.
Заветный дом встретил юношу непривычной тишиной и безлюдьем. Люсьена Жерменовна, подурневшая и вовсе без мушки, сидела в одиночестве среди нетронутых порций бланманже и множества разбросанных деревянных башмаков. Тихо было в доме и во все последовавшие дни. Скоро Храбрецов получил письмо. Она просила не забывать ее.
К тому времени ему была известна главная новость.
В город приехала Роберта Джоновна, русская, но долго прожившая в Англии и даже носившая б о д и. Немного скучавшая в России, она устраивала приемы, и каждый мог выпить там пинту доброго эля. В доме были замечены видные лица, а в воскресенье отведать пудинга туда наведывался сам Его Превосходительство. Храбрецов слышал о Шекспире, знал почем фунт стерлингов и не удивлялся тому, что паровоз изобрел именно Стефенсон и уж никак не братья Черепановы. Вырядившись в смокинг, юноша вышел на бульвар и увидел Роберту Джоновну. Леди выронила платок, множество рук метнулось к нему, но Храбрецов растолкал всех и первым коснулся заветного комочка.

© 1997 Эдуард Дворкин